Политический Эксперт

Сегодня даже правительство рекомендует всем – особенно людям в возрасте – перебираться на дачи. Подальше от людных мест, а значит, потенциальной опасности. Художник Николай Полисский осознал всю прелесть работы на свежем воздухе до всякой пандемии, еще в 1990-х, когда купил домик в глухой, полузаброшенной деревеньке Никола-Ленивец. А в 2000-м году забросил живопись и начал заниматься ленд-артом: строить гигантские объекты из экоматериалов в поле, чего в России никто не делал.

Теперь Никола-Ленивец и фестиваль основанный Полисским «Архстояние» известны на весь мир. И сегодня природный образ жизни художника может стать решением многих проблем в новой реальности. О новом масштабном произведении (полевом Руанском соборе «Угруан»), экоискусстве и будущем мира, мы погорили со знаменитым художником.

– Как изменилась жизнь в Никола-Ленивце из-за пандемии?

– Как жили – так и живем. Пока это все далеко. Поэтому я только волнуюсь за всех остальных людей в мире, которые болеют и умирают. Это страшно. Конечно, все должны выполнять элементарные гигиенические правила. Надеюсь, что эта чума быстро пройдет. Желаю всем здоровья. И не ешьте летучих мышей!..

– Ситуация может сказаться на планах фестиваля «Архстояние», на строительстве объектов?

– Пока никто не знает. Сейчас мы чистим территорию, реставрируем объекты, строим «Угруан», тушим весенние пожары. Нам проще выполнять карантинные меры: метро нет, самолеты не летают, людей мало.

– Мир разделился на «до» и «после». Твое мировозрение художника как-то поменялось?

– Я периодически задумываюсь о хрупкости мира. Мы часто занимаемся всякими глупостями. Нужно меньше тратить ресурсы на всякую античеловеческую глупость, а больше думать о своих близких и далеких, которые в эти минуты становятся ближе. Думаю, люди переоценят жизнь. Хотя чума проходила и все забывалось. Ленд-арт как раз про это – не надо накапливать материальное, надо жить и радоваться. Этот кризис ничего в моем мирозоззрении не поменял, скорее усилил какие-то вещи.

– Ты занимаешься ленд-артом с 2000 года. Получается, сейчас круглая дата?

– Ровно 21 год. Очко! Одно поколение уже умерло, другое растит детей и внуков. Тут целая семейная династия. Без пафоса хочу сказать, что многие бы здесь не жили, если бы не было этого странного предприятия. Хотя все эксперты говорили: вы сдохнете завтра. Но это все живет. Видимо, потому что нам никто не дает больших денег, от денег – одна погибель.

– А как это: до 40 лет заниматься живопись, а потом перейти в принципиально другой формат?

– Я был уважаемым живописцем, выставлял картины и вдруг начал косить сено. Бедную мою жену истязали. Никто ничего не знал первые годы. Все думали, что я сошел с ума. В последний раз подходил к холсту в 2000-м, перед тем, как начать лепить снеговиков. Как отрубило.

– Не скучаешь?

– Нет. Я художник, а не существо, которое обладает неким мастерством. Каждый материал поворачиваю в сторону своей идеи. Я же учился лет 20, чтобы стать художником. Все это пришлось в какой-то момент забыть.

                  «Хранить современное искусство бессмысленно»

– А кто такой настоящий художник? Считаешь, что сначала нужно пройти классическую школу, чтобы потом все забывать и открыть что-то свое?

– Никто этого не знает. В культуре дополнительные знания никому еще не мешали. Если бы я еще хорошо знал математику или биологию, может быть, было бы лучше. Любое знание полезно.

– Сколько больших объектов сделано за 21 год?

– Штук 20. По одному-два в год. Но сейчас стало сложнее, более ответственно относишься. Более мелкие объекты делаю – на вынос, для Франции, Японии, например.

– Все они из экоматериалов. Дерево, лоза, сено – все это недолговечное…

– Ничего вечного я не делаю и не страдаю от того, что оно не сохранится на века - что останется, то останется. Это уже проблемы музейщиков и коллекционеров. Я сейчас не вижу художников, которые делают такие вещи, которые сдедует хранить. Все, что приличное делается – это большие вещи для городов на большие деньги, они более долговечные. Или какие-нибудь инсталляции в музее, которые потом бензопилами распиливают, что я не раз видел в том же Помпиду. То есть хранить современное искусство бессмысленно.

– Почему бессмысленно?

– Потому что раньше это было искусство-искусство: нечто качественно сделанное, использовались дорогие материалы, а сейчас искусство не похоже на искусство. Мне кажется, что эпоха музеев в классическом смысле  – как хранилищ сокровищ – ушла. 

– Какой тогда должен быть музей будущего? Искусство станет частью реальной жизни?

– Не знаю. Людей, потребляющих искусство, становится все больше и больше, поэтому оно должно быть на улице, мобильно. Возможно, многое должно быть временно. А что останется надолго, решит большинство, и тогда временные вещи станут делать в более долговечных материалах. Я не жду, когда у меня появится много денег на дорогие материалы. Сделал, поиграл – выбросил, сжег.

«Нехватка цвета вызывает болезни»

– Тем не менее, например, в парке у реки Чермянка и рядом, в районе Отрадное, уже долго стоят два твоих ленд-арт объекта: «Чермянка» и «Лихоборские ворота». Кто за ними ухаживает?

– Они уже старые, воротам лет 15, я их недавно специально смотрел. Конечно, нужно подновлять. Художник не может за всем следить, должен быть хозяин, который будет этим заниматься.

– Есть к объекту «инструкция по обслуживанию»?

– Некому ее давать. Построили, а потом все брошено… Никому ничего не надо. Были еще качели, их так любил народ, но их разломали - хозяина у искусства нет. Ленд-арт – не бронзовый Ильич: потер – и он вечно стоит. Искусства в русских городах никогда не было. Стояли только памятники – раньше Ленину, сейчас – царям.

– Поговорим про новый проект, строящийся второй год. «Угруан» – это отсылка к Моне…

– Это отсылка ко мне как к живописцу в прошлом. Цвет – это странная штука. Нехватка цвета вызывает болезни. Мне один раз рассказывал человек, который еще при СССР некоторое время провел в местах не столь отдаленных, что они хранили цветные обрывки журнала «Огонек». Просто, чтоб посмотреть на цвет. Все серое, и им нужно было на что-то цветное смотреть. Но потом у меня началась полиграфия - до тошноты.

– То есть ты отдыхал от цвета?

– Да. Я ушел в природу. А в природе все по-своему цветное, все очень гармонизировано. Даже армянские художники Мартирос Сарьян и Ара Атутюнян… Если приехать в Армению летом, то там все бурое, вызженное светом. Им не хватало цвета, поэтому они были такими яркими.

Север, кстати, наоборот – цветной, яркий, начиная с северного сияния. А на Юге – солнце обжигает. Я отдыхал от цвета, а сейчас опять захотелось.

Я вдруг вспомнил историю искусства – как появилась современная живопись. Эпоху импрессионизма – Моне с его серией Руанский собор. Он много там заложил идей, важных для искусства ХХ века. Был придуман пиксель, который потом использовали Синьяк и Сера – точечки… пуантилизм.

Но первый был Моне – он пытался остановить мгновение, его собор то красный, то синий, то какой-то серо-буро-малиновый. Но остановить мгновение невозможно – все меняется каждую секунду.

Когда я был живописцем, то очень злился: начинаешь писать – одна картинка, а по ходу все меняется… А здесь я вдруг решил сделать объект размером почти с Руанский собор – 24 метра в высоту. Это объект, где материалом является живопись. Надеюсь, это будет интересно.

– Ты использовал только чистые цвета?

– Да. Хотя цвета, которые импрессионисты использовали, вместе превращались в единую пластику. Они ориентировались именно на цвет. Краска - акриловая, не потому, что она самая стойкая, а потому что иначе бы все задохнулись, когда красили в помещении. Приходится все красить зимой в помещении.

– Сколько она выдержит на природе?

– Лет пять. Потом начнет осыпаться, и это тоже не плохо: цвет будет меняться естественным путем под воздействием природы. В этом есть своя прелесть. Я не боюсь изменений: там металлический каркас и можно будет что-то менять.

С чего я когда-то начинал? Со снега и сена, и все объекты умерли буквально за месяцы. Когда появились здесь другие архитекторы, начали сохранять, восстанавливать. Но мне кажется это неправильным, потому что поиграл и будет. Если они хотят остаться в Никола-Ленивце навечно и здесь пославляться, то я свои вещи могу использовать как угодно. Для классического ленд-арта старение – это один из этапов жизни произведения. Старение и умирание – это номально.

«Покорного судьба ведет, непокорного тащит»

– Правда, что 300 человек работали прошлым летом на строительстве «Угруана»?

– Они не одновременно работали. Это волонтеры, они приезжали отдохнуть на природе, пожить тут бесплатно. Поработают, покрасят, потом гуляют. Это способ хорошо провести время.

Я не подсчитывал сам, но команды были по 20 человек каждую неделю. К нам любят ездить. У них коллектив, начинают дружить, влюбляются, женятся. Молодежь любит приезжать, денег у них нет, поэтому они вписываются в волонтерство, заодно свои дела делают и нам помогают. Это нормально.

Один из главных моих принципов – не упрямиться жизни. Есть такая пословица: покорного судьба ведет, непокорного тащит. Так сложилась и вся идея арт-парка. Просто я увидел, что здесь свободная земля.

Советская власть ушла, колхоз ушел, а люди остались. Они готовы были вписаться со мной в любую авантюру за небольшие деньги. И я тогда что-то в городе зарабатывал и мог привезти сюда в клювике. 

Тогда еще гуманитарную помощь присылали. У них были такие радостные лица на фотографиях, что французские кураторы спрашивали меня: «А почему они такие все счастливые, мы думали, что у вас все с голоду умирают». Сейчас все местные включены в процесс?

– Оглядываясь на 30 лет назад, когда ты купил домик в этой глуши, что думаешь? Все складывалось спонтанно и правильно получилось?

– Правильно, ничего бы не поменял. Я нагло живу в раю. И очень доволен, что тогда, в 42 года, себя круто развернул и занялся тем, что не предвещало никакого успеха. А сейчас все больше и больше людей приезжает. Когда я был живописцем, у меня куча картин стояли в моем московком подвале, это жутко бесило и наводило на тоску. Мне тогда приходили мысли: кому все это нужно? А здесь у меня таких вопросов нет. О вечности я не задумываюсь. Живые тепленькие люди приезжают и радуются. Зачем мне холодная вечность? Да пошла она!

– С какого момента игры превратились в арт-парк?

– Парк начался с «Маяка», это 2004-й год. Тогда мы впервые поставили долгую вещь – до этого игрались. Надо было, чтоб кто-то нас здесь представлял, потому что мы уезжали работать по России и во Францию. Это было еще за два года до фестиваля. Потом появилось «Архстояние», и вещи стали накапливаться. Я стал ставить объекты в разных местах.

– В последние годы упор - на перформативные и музыкальные события. Меньше объектов появляется, чем раньше. Почему?

– Мы, во-первых, не можем найти что-то толковое. Заявок присылают много, но не всегда они ложатся на местность. Для больших вещей не так много места. Да я и сам жадина. Я годами выбираю места. «Маяк», «Мозг», «Бабур», «Угруан», «Белые ворота» – я собираю их на местности как пазл.

Сейчас я занял место у реки, где парк никому больше ничего не разрешает, а потом, может быть, перейду на другую сторону. Как всегда, не хватает денег на реставрацию объектов. И потом, мне хочется, чтоб здесь был театр. И чтобы он был адаптирован и к тем объектам, которые есть, и к пространству природы.

Наш театр – это не сидение в пыльном кресле. Мне в таких театрах скучновато. Система Станиславского примерно как живопись уже ничего не рождает. А уличный театр мне нравится. Пробуем разное – что-то удачно получается со светом, воздухом. Когда человек пришел в театр, его там закрыли и он сидит как пень, а здесь, если ему не понравилось, он встал и ушел. Здесь нужен уровень – держать зрителя в напряжении. Ответственность другого рода.

– Сейчас много разговоров о том, что искусство вступает в новую эпоху. Твой прогноз на будущее?

– Я обо всем стараюсь не думать: штаны порвешь, если широко шагать. Я сижу здесь и держу свечу. Людей, потребляющих искусство стало гораздо больше. Оно уже не элитарное. Поэтому оно выходит на улицы.

Искусство должно быть везде. Тем более, что земля в таком количестве сельскому хозяйству и промышленности не нужна. Возвращайте землю природе. Чтобы возвести какую-то экономику, нужно привлекать искусство. В мире так же – брошенные территории оживляют с помощью искусства. Может быть, последствием вируса станет разгрузка городов за счет развития цифровых технологий. У нас, например, есть объект «Удаленный офис». Интересные идеи скорее рождятся на прогулке, чем в душном офисе. Нужно использовать огромную территорию, которая нам дана. Если мы распределимся по стране вместо того, чтобы сидеть в потенциально опасных городах, жить и работать станет радостней и эффективней.

СЛЕДУЮЩАЯ НОВОСТЬ ЧИТАТЬ

Культура

Эксперт объяснил, почему маска Высоцкого не ушла с..

Эксперт по аукционным делам Михаил Давыдов ответил на вопрос, почему не получилось продать бронзовую посмертную маску Владимира Высоцкого. Ценителей таланта легендарного артиста искали не в том месте. ...... Подробнее

Эксперт по аукционным делам Михаил Давыдов ответил на вопрос, почему не получилось продать бронзовую посмертную маску Владимира Высоцкого. Ценителей таланта легендарного артиста искали не в том месте. ...... Подробнее

Культура

В Музее Победы презентовали картину о джаз-оркестре на..

Бессмертный джаз-оркестр звучит снова: в стенах Музея Победы наПоклонной горе теперь хранится картина, навсегда увековечившая память о джазовых музыкантов, погибших во время Великой Отечественной войны...... Подробнее

Бессмертный джаз-оркестр звучит снова: в стенах Музея Победы наПоклонной горе теперь хранится картина, навсегда увековечившая память о джазовых музыкантов, погибших во время Великой Отечественной войны...... Подробнее

Культура

Герои документальных фильмов пребывают в состоянии..

В программе 35-го Международного кинофестиваля «Послание к человеку», проходящего в Санкт-Петербурге, представлены фильмы, которые отправляют их героев и зрителей в область сновидений или воспоминаний,...... Подробнее

В программе 35-го Международного кинофестиваля «Послание к человеку», проходящего в Санкт-Петербурге, представлены фильмы, которые отправляют их героев и зрителей в область сновидений или воспоминаний,...... Подробнее